Гостиница «Сигма» [Сборник] - Владимир Михановский

Ивану чудится, что пауза разрастается снежным комом, который катится с горы. «Скорее! Скорее!» — мысленно кричит, молит, требует Иван, глядя на фигуру, замершую посреди экрана.

То ближе, то дальше вспыхивают фонтаны метеоритных взрывов, а Тобор все чего-то выжидает.

«Стратегию новую, что ли, вырабатывает?» — мелькнула у Ивана догадка.

Люди в зале сохраняют спокойствие. Они знают, что Тобор лишен каких бы то ни было ограничителей и полностью самостоятелен в своих действиях. Для выполнения задания ему даны определенный отрезок времени плюс полная самостоятельность. Как распределить и использовать это время — его дело. Так что сиюминутное поведение Тобора — быть может, вынужденная пауза, необходимая для того, чтобы правильно оценить конкретную ситуацию, решить, как лучше действовать дальше…

Блюдца-фотоэлементы Тобора настороженно обшаривают кусок метеоритной полосы, который еще предстоит преодолеть. До кромки поля расстояние еще изрядное — километра четыре, прикидывает Иван. Не слишком ли все-таки медлит Тобор? И к земле вроде слишком уж прижался. Никогда прежде так не распластывался…

Иван до боли прикусил губу, и в этот самый момент Тобор, оттолкнувшись пружинящими щупальцами, прыгнул вперед, в сторону большой, еще дымящейся после взрыва воронки.

Нет, это не могло быть случайностью. Любое движение Тобора — Иван знал — рассчитано до миллиметра.

Описав крутую параболу, Тобор свалился в горячую, с рваными краями воронку.

Сзади послышались одиночные аплодисменты. Иван, сидевший в одном из передних рядов, обернулся. Хлопал розовощекий альпинист, сидевший на самой верхотуре, в последнем ряду. Увидя, что привлек общее внимание, он смутился и опустил ладони на откидной пюпитр для бумаг. Аким Ксенофонтович, мельком обернувшись, едва удостоил альпиниста каким-то отсутствующим взглядом и снова вперил взор в экран, на который — Иван мог бы поклясться — смотрел безотрывно с самого утра, когда Тобор только начал свой путь по условной планете.

— Точность-то прыжка какая-загляденье! Тобор опустился в воронку, не задев края, — пробормотал альпинист, как бы оправдываясь.

— Все верно, дружище! — неожиданно поддержал его молодой вестибулярник, подмигнув Ивану.

— И дальность прыжка отменная, — добавил Иван. Альпинист расцвел от поддержки. Здесь, в компании знаменитых ученых, он чувствовал себя явно не в своей тарелке.

— В прошлом феврале на Тянь-Шане у нас с Тобором произошла смешная история. Он должен был перепрыгнуть с одного пика на другой… — начал альпинист, но посмотрел на каменный затылок Акима Ксенофонтовича и осекся.

— Интересно, зачем Тобору понадобилось прыгать в воронку? — простодушно пробормотал какой-то инженер после непродолжительной паузы. Ему никто не ответил.

«А вопрос интересный. И совсем не простой», — подумал Иван. Ведь до сих пор, преодолевая метеоритную полосу, Тобор избегал воронок. Теперь же путь его искривился, он перемещался по ломаной линии, прыгая из воронки в воронку.

До первой остановки Тобора штрафных секунд с утра набежало, в общем-то, совсем немного. И Тобор оставался — тьфу-тьфу! — цел и невредим, одно за другим преодолевая на пути неожиданные для него препятствия.

И все-таки что-то в поведении Тобора в последние минуты насторожило Ивана. Будто предчувствие беды некоей тенью набежало на широкий экран и уже не оставляло его.

Иван исподлобья окинул зал, проверяя свое впечатление. Однако все, с мнением которых он считался, были спокойны. Лицо представителя Космосовета, крупное, словно высеченное из цельной глыбы мрамора, выглядело непроницаемым. Глядя, как Тобор осторожно высовывается из воронки перед очередным прыжком, выискивая следующую, представитель Космосовета неожиданно улыбнулся, отчего сразу утратил значительную дозу солидности и неприступности, и поправил упавшую на лоб мальчишескую челку.

Иван сжал покрепче подлокотники кресла и окончательно успокоился. «Просто лезет в голову всякая чепуха, — подумал он, сердясь на самого себя. — Переутомился, перенервничал в последние недели перед испытаниями Тобора, вот и все дела. Нужно взять себя в руки».

— Что скажете, товарищ Суровцев? — наклонившись к нему, быстрым шепотом спросил Аким Ксенофонтович, сидевший рядом, и кивнул в сторону Тобора, который в этот момент ловко приземлился в очередную воронку.

— Тобор придумал новую тактику, — ответил Иван.

— Значит, по-вашему, все в порядке вещей?

— Думаю, да.

— Гм-гм… Но за счет ломаных путь Тобора удлиняется, — заметил Аким Ксенофонтович. Иван пожал плечами:

— Зато безопасней становится.

— Пожалуй, — согласился Аким Ксенофонтович. — Но у меня к вам вопросик один, Иван Васильевич.

— Слушаю…

— Вы обучали Тобора тактике использования воронок от взрывов?

— Нет.

— Так я и думал! — живо прошептал Аким Ксенофонтович. — Значит, Тобор самостоятельно дошел до этого, Причем не в спокойной учебной обстановке, а, можно сказать, в боевых условиях, когда времени на долгие размышления нет.

— В боевых условиях? — переспросил Суровцев.

— Именно в боевых! Я не обмолвился.

— Что вы имеете в виду?

— Позже, позже об этом, — махнув рукой, озабоченно пробормотал старик.

— Не могу только понять, по какой ассоциации пришел Тобор к своему решению, — проговорил негромко Суровцев.

Аким Ксенофонтович покосился на него, хотел было что-то сказать, ио промолчал.

К этому времени Тобор почти преодолел метеоритную полосу: ему оставалось сделать три-четыре прыжка, чтобы выйти из опасной зоны. Глядя на посуровевший профиль своего соседа, Суровцев понял, что старик явно чем-то недоволен. У него (это знали все в ИСС — Институте Самоорганизующихся систем) был отличный нюх на всякого рода «неполадки в пробирной палатке», если употреблять излюбленное выражение Акима Ксенофонтовича. Недаром же руководство назначило его ответственным за решающий цикл испытаний Тобора Первого.

— Черт знает что! Будто не прямая трансляция, а замедленная съемка, — буркнул Аким Ксенофонтович, ни к кому не обращаясь, когда Тобор снова замешкался.

— Всего две секунды лишних… — машинально произнес Суровцев.

— Из этих секунд складываются штрафные минуты и часы, — сказал Аким Ксенофонтович.

— Путь впереди большой. Нагонит! — вмешался в их разговор вестибулярник.

Суровцев не один год занимался «воспитанием», совершенствованием сложнейшей белковой системы, именуемой Тобором, или Тобором Первым. Заставлял его усваивать все новую и новую информацию, учил решать разнообразные задачи, исподволь, основываясь на трудах великих философов, обучал логике, гибкой и в то же время несокрушимой, как клинок дамасской стали. Не раз Суровцев наблюдал Тобора и в «полевых» условиях — ведь он бессменно сопровождал своего воспитанника и на все учебные полигоны Зеленого городка, и на «практику» в открытом космосе, и на дальние поиски, которые проводились на Марсе и Венере. И никогда Иван не переставал любоваться своеобразной грацией движений Тобора, никогда не мог он привыкнуть к этому захватывающему зрелищу — Тобор в прыжке. Оттолкнувшись всеми щупальцами враз и вытянув их в прыжке вдоль тела, он ввинчивался в воздух, подобный живой торпеде. Глядя на экран, Суровцев вспомнил приезжего скульптора, который провел в Зеленом городке несколько месяцев в поисках сюжетов. Из всего, что делают ученые Зеленого, скульптор больше всего восхищался Тобором и говорил, что непременно сделает скульптуру для марсианской выставки «Род человеческий», которая, по замыслу, должна была отразить все, чего достигли люди за всю свою многотысячелетнюю историю. Скульптор рассказывал, что назовет свою работу «Душой исполненный полет» и изображать она будет Тобора в прыжке…